«Лучшая защита – наступление», – говаривал Великий наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Алипий (Воронов).
О том, как доводилось воплощать этот принцип в жизнь при советской власти и далее, вспоминает протопресвитер Владимир Диваков, секретарь Патриарха Московского и всея Руси по городу Москве, настоятель храма Вознесения Господня у Никитских ворот («Большое Вознесение»).
«Ешьте на здоровье», если вы в вечную жизнь не верите
Захожу, помню, как-то домой после службы, стал переодеваться… Слышу – крики в коридоре, выглянул, смотрю: теща сама не своя идет… Рассказывает. Только за мной дверь захлопнулась, – звонят-тарабанят:
– Откройте! К вам зашел священник!
Открывает.
– Что он тут делает?
– Как что? Отдыхает.
– Точно? – норовят заглянуть ей за спину. – Почему здесь?
– А почему бы и нет?
– Он здесь не прописан!
– Но это наш зять…
В храмах, помню, одно время даже пожертвования на канон обложили налогом
Повернулись, ушли. И такие проверки тогда были на каждом шагу. А может, он на требы сюда зашел? Крестит там сейчас кого-нибудь? Причащает?! Уполномоченному доложим! Регистрацию отберет! (Без нее тогда священнику нигде служить нельзя было – о. В.Д.).
Тогда-то я еще в своем родном храме Святых апостолов Петра и Павла в Лефортово служил, где с детства алтарничал да пономарил. А потом меня, конечно, погоняли с прихода на приход, – это тоже одной из «воспитательных мер» у властей считалось.
Все пытались контролировать! В храмах, помню, одно время даже пожертвования на канон обложили налогом. Один батюшка всю пожертвованную на помин душ усопших снедь смахнул, помню, да и отнес этим товарищам:
– Ешьте на здоровье! – высыпает им прямо на стол.
«Я понял, в чем моя вина!»
Спустя три года меня вдруг в храм Святителя Николая Мирликийского, что в Хамовниках, переводят. Вскоре вызывает меня уполномоченный по делам религии генерал КГБ А.С. Плеханов. Кабинет у него находился в районе Лубянки, на Кузнецком мосту – огромная такая комнатища. Захожу, он там в углу затаился.
– Здравствуйте! – говорю.
Молчание.
Я постоял-постоял.
– Александр Степанович, здравствуйте! – повторяю.
Опять молчит. Смотрит исподлобья. Видимо, он ко всем священникам как к заведомо арестованным относился.
Я уже было раскланяться решил, а он как заорет:
– Фамилия!!!! Имя!!! Отчество!!
Я представился.
– Какая религиозная организация!?
Отвечаю.
– Регистрация?!!!
Предъявил, но из рук не выпускаю. А то тогда, бывало, уполномоченный положит ее в стол, и вот стоишь гадаешь: отдаст он тебе ее или нет?..
– Кто вам дал право выгонять людей из церкви?!!
– Погодите, – медленно произношу, – кого это я выгоняю?
– Если я говорю, значит, знаю, что говорю!
– Интересно.
– Вы с обряда Крещения гоните!
Был у нас там инцидент с одним иудушкой – прямо во время Крестин начал богохульствовать, насмехаться.
– Слушай, не надо, – подошел я к нему, – выйди. Бабушки крестить помогут.
– Так он неверующий, – поясняю уполномоченному.
– Ваше дело обряд совершать!
– Послушайте, – говорю, – я и совершаю. По чинопоследованию таинства Крещения я просто обязан был спросить: верует ли человек и как он верует?
– И что же, если я в церковь приду, вы и меня выставите?
– Смотря как будете себя вести…
– Это не ваше дело! Для этого есть Исполнительный орган.
Это власти на Архиерейском соборе 1961 года продавили такое постановление, чтобы вся власть в каждом конкретном храме этой навязанной извне структуре переходила.
К нам еще в храм в Лефортово, помню, заявились два таких юрких мужичишки в кепочках:
– Где у вас красный угол?
– Какой красный угол?!
– Ну, где нам проводить собрания. Я буду председатель вашего Исполнительного органа, а это – кассир.
Через месяц сбежал один, а за ним и другой, прихватив с собой кассу…
– Ну, вот если вы придете ко мне на Исповедь, – объясняю тогда Плеханову, – я же вас до Причастия не допущу, потому что вы неверующий.
– Вы нарушаете закон! Выдворять кого-либо – это дело Исполнительного органа прихода!
Тут у меня мелькнула мысль…
– Я понял, в чем моя вина! – тут же начинаю соглашаться. – Не научил я людей вере! Вот в чем провинился!
– Что… – опешил он. – Кто вас вере кого учить заставляет?
– Вы! – перешел я в наступление. – Человек говорит, что он член партии, и ему не полагается верить. Моя вина, что я не научил его вере.
– Я?!! – оказался он не готов к такому повороту событий и попятился назад: – Вы не так меня поняли… Вы правильно поступаете. Нельзя таких людей допускать до обрядов. Получается «и нашим, и вашим споем и спляшем»…
Тут же, видимо, кнопочку под столом нажал. Секретарша засеменила: чай, галеты принесла.
– Да вы присаживайтесь, – приглашает. – Вы же академию закончили, законы знаете…
«Так… – думаю я, – то, как звать меня, был не в курсе, а тут, оказывается, уже и насчет академии осведомлен!»
Вы делайте то, что вам положено… А этих Жуковых гоните в шею… Не наше дело в ритуалы вникать
– Вы делайте то, что вам положено… А этих Жуковых (Так! Раскололся – выдал того, кто донос написал!) гоните в шею… Не наше дело в ритуалы вникать!
– Гм-м… Александр Степанович, а вот панихиду, – решился тут спросить я, – на кладбище можно служить?
– А вы что, инструктаж не проходили?
– Да я в то время болел…
– Только в момент захоронения. Только! Вы же понимаете, чем можете поплатиться за совершение панихиды в другое время?
И опять давай про регистрацию да про налог, что за три года не расплатитесь.
– Да? – прикидываюсь дурачком. – Кто бы мог подумать… Не знал. Ну, ладно.
– А что? Нарушали?
– Да вот как-то попросили, – потягиваю чаек с галетой, – нарушил.
– Вот как?!
– Да я и сам не знал, как поступить. Пришли из Посольства Западной Германии… – смотрю – у него лицо вытягивается, – и попросили отслужить панихиду на Немецком кладбище.
– И что?
– Пошел послужил.
– И правильно сделали! Закон же наш, для внутреннего употребления! Вы бы и нам еще позвонили, чтобы мы вам во избежание вообще каких-либо неприятностей сопровождающего выделили.
– Да тогда выходные были…
– А вы в следующий раз на будни выполнение такой просьбы отложите и звоните нам! – весь аж трепещет.
Долгое время они меня потом не трогали.
Эксцентричное поведение
С ними надо было просто уметь воевать. Про архимандрита Алипия (Воронова) владыка Тихон (Шевкунов) хорошо в своей книге «Несвятые святые» написал. А мне еще такой архиепископ – Сергий (Ларин) – запомнился. Тоже яркая личность.
Из обратившихся обновленцев, – такого нрава, что от него чего угодно ожидать можно было… Среди советских работников он упорно распускал слухи о том, что близко знаком со Сталиным… Его побаивались.
Однажды в епархию какой-то чин НКВД заявился – и требует с порога:
– Архиерея сюда!
Его Высокопреосвященство не торопясь надевает рясу с огненными отворотами, красную скуфью, берет знак своей архиерейской власти:
– В чем дело?! – появляется на самом верху высоченной лестницы да стучит этим посохом: – Вон отсюда! Вон отсюда!!
Тот пробкой и вылетел – на всякий случай.
Показательно этот архиерей и появился там, на своей новой кафедре в Ростове. Приехал, а въезжать некуда. Подает запрос на возвращение Церкви для размещения Епархиального управления одного из некогда принадлежащих ей зданий. Тогда, в 1947-м году, это казалось настолько абсурдным, что власти даже отвечать не стали.
Они-то сами лучшее из церковных зданий в самом центре города себе и облюбовали…
И вот в ослепительно яркий южный день подъезжает к крыльцу горисполкома архиерейская машина… Дверца распахивается, оттуда сановито выходит владыка. В той самой, с огненными отворотами, рясе и в красной скуфье. Посохом, характерно постукивая о ступени, вот он уже в первый кабинет кого-то из начальников прошел:
– Так! Здесь, конечно, надо будет сделать косметический ремонт, – осматривается, ни с кем не здороваясь. – Следующий кабинет откройте… – командует иподиаконам. – Здесь тоже! А тут, по-моему, – проходит уже в приемную главного шишки, – ничего… Дальше!..
Обошел так все здание на глазах у оцепеневших советских клерков и уехал.
Через пару часов звонок:
– Владыка, вы-ы-ы… просили вам помещения?.. – а в письме для начала на более скромную постройку указано было. – Готовы его освободить!
Хорошая школа для будущего Патриарха
Потом я был на похоронах владыки Сергия (Ларина). Его в 1967-м году в подмосковной Мамонтовке хоронили. Все уже стали расходиться, а Святейший Пимен (Извеков), смотрю, все еще стоял и стоял у его могилы…
Помню, когда о Святейшем Пимене писал свою книгу[1]архимандрит Дионисий (Шишигин), он никак не мог найти данных о периоде его заключения: когда и где будущий Патриарх сидел, какие лагерные «послушания», как это тогда называлось, нес.
– Как бы про 1930-е и 1940-е годы выяснить? – все допытывался потом и отец Сергий (Голубцов). – Мне надо книгу выпускать, а тут белое пятно!
– Ну, вы все напишите, а пробелы оставьте, – утешал его отец Матфей Стаднюк, который нес тогда послушание патриаршего секретаря. – Мы Его Святейшеству передадим, а он там, может, и заполнит что-нибудь…
– Да что ж это такое? Неужели нельзя выяснить про этот период?! – так и бился отец Сергий.
Да и от отца Дионисия тогда еще многое было сокрыто.
Потом уже я где-то только у отца Тихона (Шевкунова) в книге первые данные на этот счет прочитал.
А когда видел Святейшего Пимена у могилы владыки Сергия, я и сам еще не догадывался, почему он так долго у нее стоит…
Оказывается, как только он вышел из заключения, нигде не мог устроиться. Мыкался по Одессе. А потом владыка Сергий (Ларин) его к себе келейником взял. После секретарем сделал, а далее уже будущий Патриарх в Псково-Печерскую обитель попал, а оттуда – в Троице-Сергиеву лавру и далее: пошел на повышение.
Но побыть при владыке Сергии (Ларине) – это, наверно, была хорошая школа для будущего Патриарха.
Ваше Святейшество! – изумился тот. – А кто мне дверцу машины открывать будет?!!
Вот представьте себе. 1948-й год. В Москве проходит Всеправославное совещание. Архиереям строго наказали быть без сопровождающих. Отговоркой было отсутствие мест в гостиницах. Послушно в одиночестве явились владыки, за исключением Его Высокопреосвященства Сергия (Ларина)…
Ему тогда даже Патриарх Алексий I шепнул на ушко:
– Сказали: без сопровождающих…
– Ваше Святейшество! – во весь голос изумился тот. – А кто мне дверцу машины открывать будет?!!
Сопровождал его игумен Пимен (Извеков).
Святая простота
Каждый тогда на своем уровне воевал. Помню, зачастили как-то проверяющие из райисполкомов в храмы. Квитанции требовали им показать, якобы для уточнения правильности их оформления. А сами тут же адреса, телефоны переписывают. Звонят по месту работы тех, кто ребенка крестил или еще в каком таинстве участвовал. А то и на дом приезжали:
– Бабушка, тебя вот причащали, да?
– Причащали, – радуется старушка: надо же, молодежь интересуется!
– А что ж ты ни копейки на такси не дала?
– Как не дала? Я ему 10 рублей дала…
Тут же записывают.
– Подпиши!
Та подписывает.
К следующей – с другим вопросом:
– Что ж ты такими деньгами разбрасываешься? 50 рублей священнику на руки! Это откуда ж у советских пенсионерок такие суммы?
– Какие 50?! 15!
– Подпиши!
Собрали такие расписки и вызвали священников в райисполком.
А один молодой батюшка от бабулек еще ранее услышал, кто к ним приезжал. Полистал за свечным ящиком квитанции, да и сам их всех опять объехал…
И вот созванных отцов ставят перед фактом:
– Ваш доход за требы подсчитан! – и победоносно умножают его на 365 раз по количеству дней в году… – Это ваши новые налоги! – предъявляют сумму, превышающую трехгодичную зарплату священника.
– Ничего подобного! – вскрикивает вдруг этот молодой батюшка.
– Что такое? Вы с этим не согласны?!
– Конечно, нет!
– Поехали! – предлагают ему. – Проверим и все вам докажем! Машина во дворе!
– Поехали!
Приезжают к первой причастнице:
– У вас этот священник был?
– Был.
– Обряд совершал?
– Совершал.
– Ты говорила, что ему 10 рублей дала?
– Да не в руки, конечно, дала, в карман плаща положила.
– Мать, может, ты не в тот карман положила?
– Может, и так.
Ко второй – то же самое:
– Только я ему не в руки дала, а на берет там, в коридоре, на вешалке положила.
Так троих или четверых объехали, плюнули на все это, лишь предупреждением пригрозив.
Как нам тезка святителя Николая помог
Больше всего проблем было с ремонтом. Косметический еще позволяли сделать, а вот капитальный – ни-ни! Тут уж старосты, как могли, выкручивались.
В храме Святителя Николая в Хамовниках старостой был раб Божий Иван Федорович Гусев, очень благочестивый человек. Он всего себя отдавал служению Церкви. От какого-либо жалованья отказывался:
– Я не ради зарплаты здесь, я пенсию получаю.
Раньше всех приходил на работу, позже всех уходил. Делал все возможное и невозможное. Только Господу Богу известно, чего ему стоило оформить ремонт на 4 тысячи, при том, что работ там было на все 40!
Тут же нагрянула проверяющая комиссия:
– А где вы красочку купили? А кисточки? – почти год так доискивались, проверяя, были ли в этом магазине в то время такие товары и т.д.
Уж больно на видном месте этот храм стоял. Он у властей тогда – как бельмо в глазу. Это сейчас там торговый центр построили, что церковь почти не видно, а тогда даже деревьев не было, чтобы его загораживать.
Ехал мимо Хрущев в 1957-м году на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Лужники, да и распорядился градостроителям: «Принять меры!!!». Я потом общался с архитектором Константином Тихоновичем Топуридзе, который взял да изогнул линию Комсомольского проспекта, но именно так, чтобы сохранить святыню!
А потом и мы еще с Иваном Федоровичем ранее обшарпанный храм просто на загляденье выкрасили в яркое сочетание оранжево-алого, белого, зеленого, а по фасаду еще и иконы повесили.
И тут опять теперь уже первого секретаря Московского комитета компартии В.В. Гришина нелегкая понесла той дорогой…
– Как?! Комсомольский проспект начинается с храма?!! – взбесился он. – А икон понавешали, чтобы комсомольцы на них молились?! Да это же идеологическая диверсия!
Так и на Константина Тихоновича ранее вне себя от ярости Хрущев, перемежая ор матерной бранью, топал:
– Вам слово партии не закон! Вы теперь сами вне закона!
– Если бы вы знали, чего мне это потом стоило, – рассказывал мне после этот удивительный архитектор.
С ним все даже здороваться перестали, считали его уже за «списанного». А ему потом, в конце 1970-х, кстати, первому из советских архитекторов Международную премию за умелое сочетание старой и новой архитектуры дали.
А к нам после филиппики Гришина из райкома компартии тут же комиссия заявилась. Но и в ней замечательнейший человек Николай Николаевич Соболев, возглавлявший тогда Комитет по охране памятников, оказался!
– Это же вы так просто промыли иконы?
– Да, – вдруг понял я, какое он изящное предлагает решение проблемы. – Точно! Промыли! Знаете, когда там краскопультом работали, смотрим, что-то под побелкой… Мы и начали мыть!
А у нас там эти новенькие иконы под XVII век стилизованы.
– Ну, надо же, – продолжает изумляться Николай Николаевич. – Как раньше иконы писали! Сколько столетий, а они – как новые! Знаете, бывает, возьмут черную доску, – обращается к понурившимся партийным членам комиссии, – промоют ее, а там такой красоты икона!
Те кивают, не хотят показаться неучеными.
– У меня по части искусствоведческой никаких претензий тут нет… – резюмирует так ловко взявший инициативу тезка святителя Николая. – Где совещание продолжим? – поторапливает их уже оттуда. – Наверное, в райкоме партии?
– Мне тоже, – спрашиваю, – ехать?
– Вы что с ума сошли? – уже оборачиваясь, улыбается мне.
Храм отстояли. Но меня оттуда перевели. Власти хотя бы так отомстить попытались. Тем более что я там еще и ограду храма на историческое место передвинуть успел, чем тоже вызвал их раздражение.
Котлован
Так я и оказался в храме Преподобного Пимена Великого, что в Воротниках. Казначеем там был «законопослушный» гражданин, который лет 30 там уже, в угоду собственному карману да антирелигиозной политике власть имущих, промышлял.
Скажут ему: крыша течет, он тут же отзывается:
– Сейчас подчиним!
Посылает сторожа, тот берет мешковину, макает ее в масляную краску и приляпывает на дыру. Казначей всем улыбается:
– Сделано!
То же самое с куполами: марлечку подложат, подшпаклюют, подтонируют…
– Готово!
Эту бутафорию, как спохватились, поняли, что всю уже целиком менять надо, ремонтировать там уже было нечего. Крышу перекрыли, купола поставили новые. И это опять же умудрились сделать в условиях запрета на капремонт.
И тут я еще затеял церковную ограду на историческое место вернуть, – тогда постоянно прихрамовую территорию урезали.
– Да зачем вам это надо? – заохали боязливые из служащих и сотрудников. – Нам же теперь отвечать придется!
Про храм на Пятницком кладбище говорили: оттуда уже разве что в могилу
Им-то – обошлось. А меня опять перевели, считай, что сослали. Потому что про храм Троицы Живоначальной на Пятницком кладбище тогда так и говорили: оттуда уже разве что в могилу.
– Там вам уж никакую ограду никуда двигать не придется, – насмехался уполномоченный, – там все оградки прочно вкопаны на свои места…
Там на приходе было далеко не церковное «духовенство»: литургию служили скоропалительно, а попробуй что сказать – кулак покажут…
Помню, приходишь, открываешь храмовую дверь, а внутри чернота нависает! Калорифер не предназначен для топки углем, – только объяснить попробуешь, а тебе:
– Служите в холоде! – огрызаются.
Удалось там батареи установить, котел поставить. Но, главное, я там открытия приписного храма Симеона, епископа Персидского, добивался.
Церковь открыли. А меня опять перевели в… концертный зал! Он тогда в храме Большое Вознесение у Никитских ворот располагался.
А до этого там вообще Энергетический институт был, и по центру такая странная махина висела, – с помощью которой искусственные молнии изучали. От их ударов все здания в округе тряслись, а здесь, значит, такой бункер был, и вместо него – я как вошел, смотрю, – котлован остался!
Супруга моя тоже заглянула в него – и, видимо, памятуя присказку о том, куда после храма на Пятницком кладбище переводят:
– Вот тут тебя и похоронят! – вдруг сказала.
– Это слишком большая честь, – отвечаю.
Только мы там осмотрелись, отец Матфей Стаднюк звонит:
– В Успенском соборе Кремля первая литургия состоится, а потом крестный ход к вам пойдет!
«К нам» – это, конечно, пока еще громко сказано было. Тогда, бывало, идешь и сам не знаешь: пустят тебя сегодня внутрь или нет? Дирекция концертного зала там все никак свои позиции сдавать не хотела. Мы и стали тогда утром и вечером каждый день служить, чтобы просто уже и не выходить из храма.
Тот крестный ход был, кстати, первым, что прошел со времен советских запретов по улицам Москвы. 23 сентября 1990 года.
Но какие нам еще бои предстояли…