16 сентября исполнилось 40 дней с преставления старосты симферопольского Трехсвятительского храма Владимира Васильевича. Елена Качерук уже написала о нем замечательно теплые и проникновенные воспоминания, но и я хочу сказать несколько слов об этом добром труженике, много сделавшем для нашего прихода.

Жизнь Васильевича (так – по-простому – мы все называли нашего старосту) – это яркий пример того, как Господь премудро и осторожно, с любовью и истинно Отеческой заботой выводит человека из тьмы заблуждения и погибели к преображению и спасению. И происходит это иногда быстро, почти молниеносно, как это случилось с обратившимся мытарем, а порою постепенно, годами, но от этого чудо преображения человека и спасения его не становится менее изумительным. Просто оно больше растянуто во времени.

Васильевич родился в 1941 году, и уже это само по себе примечательно. Это был год страшного и грозного посещения Богом народа нашего скорбями и испытаниями, когда мера отступления от «первой любви» достигла губительных масштабов, грозящих уже существованию самого народа.

Из кратких рассказов Васильевича я понял, что родом он с Одесчины; отец его был бухгалтером и человеком зрелого возраста. По какой-то причине первый призыв на фронт его не коснулся, но после оккупации Одессы стали забирать уже всех подряд, и вот тогда-то ушел воевать и отец. Да так и сгинул – погиб. Мать воспитывала троих детей, средним из которых как раз был Васильевич. Мальчонка он был, как я понимаю, смышленый и бойкий. Но сказать, что его воспитывали в строгих правилах церковного благочестия, нельзя. Впрочем, сам характер Васильевича и то, как складывалась его жизнь, свидетельствовали: в нем сызмальства были заложены правильные понятия о справедливости, о долге, о совести и порядочности – а это, конечно, доброе подспорье для возрастания человека в духе, та самая «земля сердца», на которой удобно всходить и произрастать семенам Слова Божия. Но до времени эта земля зарастала буйно крапивой и лопухами…

Примечательно, как Васильевич женился. В юности он был, что называется, разбышака, то есть хлопец веселый и своенравный. И вот он вернулся со срочной службы в родное село Любашевка и увидел дивчину, которая ему «дюже понравилась». Познакомился с ней и, смекнув, что девушка она простая и добрая, недолго думая – чуть ли не на второй день знакомства – предложил выйти за него замуж. Галина Степановна (Галинка, как он всегда называл ее) согласилась подать заявление, а там, пока будут его рассматривать, присмотреться еще и подумать. Ну и добро! Ударили по рукам, тем более что Галинка была сирота и особо договариваться было не с кем. Но Васильевич пошел в сельсовет, где все ему были знакомы, и договорился, чтобы у них с Галинкой не только приняли документы на регистрацию брака, но и сразу расписали. Сказано – сделано. Но Галинке он об этом не сказал, а повел ее через неделю в сельсовет – якобы «подавать документы». И вот они поставили, где положено, свои подписи, выходят из сельсовета, а Васильевич и говорит: «Ну что, Галинка, поздравляю тебя с законным браком!» Та: «С каким таким браком?!» Тут он уже, конечно, всё объяснил как есть, и Галинка хоть и посердилась немного для порядка, но по существу уже возражать не стала.

И прожили они в этом «скоропалительном» браке, представьте себе, 58 лет!

И прожили они в этом «скоропалительном» браке, представьте себе, 58 лет. Вот и пойми после этого, как правильно надо жениться. Иные годами ходят, бродят всё вокруг да около, всё думают чего-то, сомневаются, не могут решиться, наконец распишутся – и, глядишь, через год уже разводятся. Нет, говорят, всё-таки мы ошиблись, не надо было нам жениться… Ну что ты будешь делать! А другие, как Владимир Васильевич с Галиной Степановной, вроде едва знакомы были, когда женились, вроде всё наспех и «несерьезно», а вот пожалуйста – прожили вместе долгую и, несмотря на скорби и трудности, несомненно счастливую жизнь. Чего только не бывает на свете!

Не менее любопытна история и о том, как Владимир Васильевич и Галина Степановна венчались. В первую и, надо сказать, большую часть своей жизни они были хоть и не безбожники, но «как все», а уж паче на селе. То есть и крещенными были сызмальства, и иконочки в хате были, где-то, может, и молитвочку какую прольют от сердца, особенно когда плохо, а так, в общем-то, жили, что называется, по естеству, то есть как придется. И вот, уж не помню при каких обстоятельствах, первой стала приходить к вере Галина Степановна, а по мере укрепления в вере стала она горевать, что они с Васильевичем не венчаны, и принялась уговаривать его венчаться. А тот – ни в какую. И тогда, уже отчаявшись, в своих уговорах «духовных» Галинка взяла да и сказала просто: «Так, Васильевич, если обвенчаешься со мною – ставлю тебе бутылку». И Васильевич обвенчался! Но вот что удивительно. Такое отношение к делу выглядит почти как кощунство, но плоды его оказались благими: Васильевич стал постепенно воцерковляться, бывать в храме, на исповеди и у Причастия. А потом они уже вместе с Галиной Степановной работали в симферопольском Трехсвятском храме (Степановна куховарила, а Васильевич помогал по хозяйству). А когда стала налаживаться церковная жизнь в Почтовом, со временем окончательно перешли туда.

Помню один эпизод, о котором рассказывал мне Васильевич и который, как я понимаю, значительно повлиял на его приход к вере. Как я уже сказал, Васильевич и Степановна в молодости люди были совсем не церковные, но какие-то иконки, оставшиеся от бабушек и дедушек, в их доме были. И вот возвращаются супруги с сельской вечеринки домой веселые и вдруг застают такую картину: младшая дочь, которой тогда, кажется, не было еще и пяти лет, стоит на коленочках перед иконой и молится. Причем никто ее этому не учил. Вот те раз!

И видят они: малышка стоит на коленочках перед иконой и молится. Просит Боженьку, «чтобы всё было хорошо»!

Поднимают ее, говорят: «Ты что, Танюшка, такое делаешь… зачем?.. Тебе, что, не хватает чего-то? Зачем молишься?» А она отвечает просто: «Захотелось попросить Боженьку, чтобы у нас всё хорошо было». Ну, посмеялись, даже пожурили ее слегка, но вот ведь в чем дело: этот на первый взгляд незначительный и даже забавный случай на всю жизнь врезался в память Васильевича как явное чудо и знак явления Божией силы.

Старостой в нашем храме Васильевич прослужил больше 20 лет.

Он чувствовал себя хозяином – в прямом, житейском смысле – всего того, что составляет видимую, предметную сторону жизни прихода, его движимое и недвижимое имущество, и старался распоряжаться, управлять этим вверенным ему имением рачительно и ответственно. В пономарке в специальном шкафчике хранилась у него целая кипа папок и бумаг, в которых разобраться мог только сам Васильевич и посредством которых он управлялся со всеми ЖКХ-потребами. Ездил в Бахчисарай, ходил в «Горгаз», «Электросети», «Водоканал», оплачивал газ, свет и воду. Причем когда у меня не было еще машины, он ездил на автобусе, часто в непогоду, в метель и распутицу, перебираясь в самом Бахчисарае «на перекладных», как придется, от одной организации до другой, так что на все эти выплаты, согласования и уточнения уходило у него порой чуть ли не полдня.

Если складывалась какая-то недоуменная ситуация, например со счетами за газ, свет, Васильевич говаривал иногда в шутку: «Не дурите меня, маленького, я грамоту знаю, три года в первом классе просидел». Вообще он любил и пошутить, всегда по-доброму, с мягкой иронией. Опять же, когда решались какие-то текущие вопросы с товаром или оплатой коммунальных услуг и нужно было что-то подсчитывать и вычислять, Васильевич шутя говорил: «Не хватит – останется».

В последнее время, когда у него уже ломило всё тело и плохо ему было, придешь, бывало, на службу и спрашиваешь: «Ты как, Васильевич?» Ответ был неизменным: «Жив покуда», и дальше – ладони «лодочкой» под благословение. А всерьез он говорил всегда до последнего так: «Пока есть силы, батюшка, буду помогать, чем смогу». И он действительно до последнего старался делать что возможно для прихода. Буквально за две недели до его кончины мы еще ездили «за товаром» на епархиальный склад, и Тамара, хозяйка склада, качала головой и печалилась от того, что Васильевич «совсем плох». А когда он уже не мог ходить, буквально за несколько дней до смерти, я рассказал ему, что добрые люди завалили ограду на нашем «новом» (под строительство) участке, и Васильевич осипшим уже от болезни голосом звонил Сереже Супруну и просил, чтобы он нашел виноградные столбики и поправил ограду.

Но как мужик с характером, много делающий для прихода, он всегда ждал и уважения и внимания к себе и обижался, если это внимание должным образом не оказывалось. Раз, помню, кажется, на престольном празднике, я не поднял тост отдельно за Васильевича. Ну, как-то, может, всех трудящихся и помогающих помянул разом. А он обиделся и насупился и ходил пару дней помрачневший и молчаливый, только бурчал под нос: «Всё, стар я стал, буду уходить». А я и понять не мог, в чем дело, пока не разобрался. Что поделаешь, это была обратная сторона его характера – характера мужика и хозяина. Но надо отдать должное: когда он отходил от этих (все-таки редких) обид – всегда первый просил прощения.

Еще одна замечательная черта его характера – это умение договариваться. Он до прихода в храм много лет проработал на растворно-бетонном узле, распоряжался там отгрузкой бетона и, конечно, по обыкновению того времени, жульничал понемногу – сбавлял цемент и бетон «на сторону». Но вот сама эта способность договариваться и «решать вопросы», но уже без греховного плутовства, ему пригодилась и пришлась кстати в организации жизни храма. Он был в хороших отношениях с администрацией и во многом благодаря инициативе Васильевича у нас в храме были в свое время установлены новые двери, окна, сооружен капитальный навес во дворе, а сам двор вымощен тротуарной плиткой.

Примечательно отношение Васильевича к Божественной службе, к святому делу. Он ведь (как я уже говорил) был мужик, что называется, знавший себе цену, степенный, а между тем в какие-то моменты службы, когда нужно было срочно подать кадило или что-то принести из алтаря, Васильевич, совершенно забывая и степенность свою, и «достоинство», семенил, бежал, спеша исполнить то, что нужно было по службе. И вот это, я думаю, весьма характерная и важная черта – то, что человек забывает о себе, о своем внешнем положении и «статусе» ради служения Богу. Вспоминается словечко преподобного старца Серафима, которое он сам к себе прилагал: служка. Вот Васильевич из степенного и знающего себе «цену» мужика в мгновение ока, когда это было нужно, превращался в такого славного и доброго «служку» и ничуть не считал это для себя зазорным.

Этот знающий себе «цену» мужик на службе в храме превращался в славного и доброго «служку»

Первые годы моего служения в Почтовом Васильевич ходил в храм пешком, причем зачастую в осенне-зимний период – до рассвета, в распутицу, в снег и гололед. От дома до храма ему было идти километра полтора, а еще нужно было нести сумку с просфорами. Вообще, по сути, Васильевич не только исполнял обязанности старосты, но и с полным усердием – обязанности пономаря. Именно он приходил в храм первым, как я уже сказал – зачастую до рассвета. Когда в храме у нас не было еще газового отопления, то он и вовсе приходил, я думаю, часов в пять. Потому что прежде всех дел нужно было растопить печь (к слову, весьма капризную, которая никого, кроме Васильевича, не желала «слушаться» и дымила нещадно). Каждый раз, слыша жалобы на это «непослушание», Васильевич искушенно улыбался: мол, а как вы думали… тут свои секреты есть и свои подходы нужны… Словом, он приходил раньше всех и таскал уголь в ведре, колол дрова, щепу, растапливал печь… а затем уже непосредственно принимался за исполнение «пономарских обязанностей»: зажигал лампадки в храме, приготавливал просфоры и всё необходимое для службы, так что, когда я приезжал около семи часов, мне оставалось только прочесть «входные молитвы» и начать проскомидию.

С годами ходить пешком и носить просфоры по утрам Васильевичу становилось все труднее, и тогда мы поехали с ним в Бахчисарай, и он с неспешной скрупулезностью выбрал себе скутер. Ну, тут Васильевич просто повеселел! Ему и кроме храма много где приходилось бывать в округе и по своим делам, и по делам прихода. И скутер для этих нужд был самым удобным средством передвижения. Он специально выбрал такую модель, где был вместительный багажник, так что можно было перевозить и просфоры, и по мере необходимости иной мелкий груз. Называл он это свое транспортное средство полушутя на украинский манер: авто-вело-мото-пишкы. То есть такое транспортное средство, на котором передвигаешься почти пешком, а все-таки едешь…

У Васильевича очень поздно, буквально за две недели до смерти, обнаружилась последняя, неоперабельная стадия рака поджелудочной железы. Но, слава Богу, таких страшных болей, какие бывают при онкологии, у него не было. Была общая ломота во всем теле, не дававшая покоя и сна, а еще предсмертная мука, томление, которое само по себе – тяжкое испытание. Я видел, как мучается Васильевич, и молился, чтобы Господь укрепил его в этих его страданиях.

В один из дней, когда Васильевич был уже плох и становилось ясно, что дело серьезно, я молился в алтаре, и вдруг меня объяла необыкновенная и светлая радость от мысли, что Васильевичу пришел «пригласительный билетик» из Царства Божиего. Что он ничего не выдумывает себе, а на самом деле послал ему Господь смертельную болезнь как знак, чтобы он окончательно уже подготовился к вступлению в иную жизнь, привел здесь, на земле, и хозяйственные, и душевные дела свои в порядок, а там – радость неизреченная и жизнь в согласии с Богом и Его святыми…

За несколько дней до смерти я его особоровал, а за два дня – причастил. Это была последняя наша встреча здесь, на земле. Васильевич хоть и был уже очень слаб, но не захотел причащаться лежа, а сел на постели, сложил руки на груди и причастился. Только после этого он лег уже – какой-то необыкновенно притихший и умиротворенный. Я попрощался с ним, он тихо ответил, и последнее, что я помню, это угасающий – точно из иного мира уже посланный – взгляд Васильевича.

По свидетельству родных, последнее, что он сделал на этом свете, – это нащупал на груди и поправил сбившийся нательный крест. Чтобы было всё по порядку, «как надо».

Царствие ему Небесное!

Паки и паки просим молитв о приснопоминаемом рабе Божием Владимире.