Нищий, стоящий на коленях. Художник: Василий Суриков

Неужели ж ему унизиться до того, чтобы просить милостыню?
И горько ему было на сердце и стыдно.
И. Тургенев. Милостыня

В 1862-м году в Москве вышел труд историка и публициста Ивана Прыжова под названием «Нищие на Святой Руси», который вызвал жаркую дискуссию в российском обществе. Главную мысль этого произведения можно выразить единственной цитатой:

«Нищенство на Руси было одною из сил, разъедавших народный организм, было одним из диких явлений, получивших жизнь ещё при начале нашего государства… Копеечная милостыня, обращаясь в пустую форму помощи, в дело лицемерия, и освящаясь в этом виде привычкой и потворством, вытесняла из народного сознания настоящее понятие о благотворительности, уничтожала в зародыше малейший порыв к доброму делу»^[1].

Прыжов был убеждён, что социальные институты, вместо того чтобы поддерживать благотворительность, прежде всего обязаны уничтожить причины, порождающие нищенство…

«Надменное наслаждение»

Через несколько лет после выхода указанной книги автор вступил в ряды революционного «Общества народной расправы» и под руководством пресловутого нигилиста Сергея Нечаева участвовал в громком убийстве студента Московской Петровской академии Ивана Иванова. Эти трагические события 1869 года стали основой сюжета «Бесов» Достоевского, а упомянутые мысли Прыжова относительно темы нищелюбия Фёдор Михайлович сознательно вложил в монолог одного из действующих лиц романа – Варвары Петровны Ставрогиной:

«Наслаждение от милостыни есть наслаждение надменное и безнравственное, наслаждение богача своим богатством, властию и сравнением своего значения с значением нищего. Милостыня развращает и подающего и берущего и, сверх того, не достигает цели, потому что только усиливает нищенство. Лентяи, не желающие работать, толпятся около дающих, как игроки у игорного стола, надеясь выиграть… Милостыня и в теперешнем обществе должна быть законом запрещена. В новом устройстве совсем не будет бедных».

Конечно, главная цель любого бунтаря-вольнодумца – перевернуть всё с ног на голову. Хотя, действительно, какой след оставит благотворительность в душе человека, зависит от него самого, независимо от того, подаёт он или просит. Тем не менее на Руси испокон веков сирым и убогим активно жертвовали представители всех слоёв населения – от царя до голодного крестьянина – кто сколько мог.

На Руси испокон веков сирым и убогим жертвовали представители всех слоёв населения

«В рай входят святой милостыней, нищий богатым питается, а богатый нищего молитвой спасается» – эта непреложная истина усваивалась нашими предками с молоком матери. Конечно, иной раз немудрено было в ответ на просьбу подать Христа ради услышать: «Бог подаст, не прогневайся».

Однако чаще всего наши люди охотно делились добром, причём даже если знали, что завтра им придётся голодать. Такой факт в середине XIX века засвидетельствовал этнограф Сергей Максимов, который сам скитался по центральным губерниям Империи, изучая быт нищих странников:

«К Покрову озими давно засеяны, и яровые поля совсем убраны, собственно крестьянские деревенские работы кончены… ‟Всё, что Бог дал – всё в закромах будет”. Знают твёрдо одно – что недохват, во всяком случае, скажется раньше половины зимы…

Однако, как ни прикончены работы – но крестьянской, рабочей и ревизской душе стало легче, посетил её мир и благодушие, зародились надежды: потянуло на заветную и обетную щедрость, отворились окна на подаяние. После летней истомы в самом деле стали все побогаче, и от видимых достатков бодрее и веселее… не прочь и даром дать малую толику с мира – бедному и холодному на рубаху. Милости просим, во имя Господне!»^[2]

Природа нищелюбия

Природу нищелюбия с точностью обозначил великий русский историк Василий Ключевский в своей публичной лекции «Добрые люди Древней Руси», прочитанной им в 1891-м году, в разгар Царь-голода. Он утверждал, что, действительно, «благотворительность больше нужна была самому нищелюбцу, чем нищему». Но, в противовес циничному тезису героини «Бесов» о «надменном и безнравственном наслаждении богача своим богатством», Ключевский считал всякую милостыню Христа ради «условием личного нравственного здоровья». Вот его слова, которые актуальны и сейчас, для современных благотворителей:

«Целительная сила милостыни полагалась не столько в том, чтобы утереть слезы страждущему, уделяя ему часть своего имущества, сколько в том, чтобы, смотря на его слезы и страдания, самому пострадать с ним, пережить то чувство, которое называется человеколюбием.

Древнерусский благотворитель, ‟христолюбец”, менее помышлял о том, чтобы добрым делом поднять уровень общественного благосостояния, чем о том, чтобы возвысить уровень собственного духовного совершенствования.

Когда встречались две древнерусские руки, одна с просьбой Христа ради, другая с подаянием во имя Христа, трудно было сказать, которая из них больше подавала милостыни другой: нужда одной и помощь другой сливались во взаимодействии братской любви обоих. Вот почему Древняя Русь понимала и ценила только личную, непосредственную благотворительность, милостыню, подаваемую из руки в руку, притом ‟отай”, тайком не только от стороннего глаза, но и от собственной ‟шуйцы” (левая рука – прим. Д.Х.). Нищий был для благотворителя лучший богомолец, молитвенный ходатай, душевный благодетель»^[3].

О старинном народном обычае привечать и заботиться о странствующих в начале XIX века писал другой русский историк – Гавриил Успенский:

«Предки наши, по признанию самих иностранцев, гостеприимство почитали в числе первых добродетелей и повсюду оным славились. Доныне между поселян, живущих в отдалении от столиц и от больших городов, обычай сей продолжается, чтобы проезжего или прохожего пригласить к себе в дом, накормить и упокоить его по возможности, являя при том приветливость и свое удовольствие.

Хозяин и хозяйка обыкновенно встречают и провожают его с веселым лицом, с поклонами и приветствием; все, что ни имеют, как-то: хлеб, молоко, яйца, огородные растения, – приносят без прошения, за все никакой не требуют платы, говоря, что за хлеб за соль с проезжего брать деньги – великий грех и что оттого спорыньи (успеха, удачи) в доме их не будет»^[4].

Нищая братия

В суровых условиях зоны рискованного земледелия с коротким и непредсказуемым летом русский крестьянин не мог выжить в одиночку, поэтому общинный принцип взаимопомощи был главным условием его существования. Сама природа побуждала наших предков к круговой поруке и объединяла их в общины, а христианская вера через заботу о ближнем только укрепляла коллективное сознание. Во многом и по этой причине у нас укрепился обычай делиться не только копейкой, но и трудом. Потому так крепко прижились в деревнях такие традиционные формы взаимовыручки, как «толока», «помочи», «работа по чести», когда крестьяне работали друг для друга даром.

А поскольку Бог велел делиться всему христианскому роду, то каждый просящий в наших краях мог рассчитывать на солидный прибыток в виде звонкой монеты, провизии, одежды и прочего добра. Вот и рассеялось по просторам необъятной Руси многочисленное и разношёрстное кочевое племя с котомками и образами: калики перехожие, прошаки, запрощики, лобари, кубраки, побирушки, погорельцы, нищеброды, калуны, скрытники, богомолы, христолюбцы и прочая странствующая братия. Каждое из этих семейств имело своё происхождение и свой характерный обиход.

Известно на Руси и племя хитрых побирушек-притворщиков

Настоящие нищие подвижники отрекались от своей собственности и несли крест смирения и терпения, странствуя и богатея в Бога. Встречались среди них паломники-богомольцы, кочующие по христианскому миру от одной святыни к другой. Иные молитвенники скитались по сытым местам, собирая копейки на строительство Божиих храмов и обителей в отдалённых и бедных селениях. Калеки и умалишённые побирались по миру, просто потому что ничем иным пропитаться не могли.

Известно на Руси и племя хитрых побирушек-притворщиков, которое со времён Ивана Грозного звалось «сиротами Казанскими». Для некоторых работяг столь верный способ прокормиться был побочным занятием, а многие и вовсе ничего другого в жизни не умели. Что греха таить, частенько встречались среди них и такие, кто ради наживы не гнушался откровенным обманом и беззаконием. О таких лукавых тунеядцах и лихих злодеях писал историк Николай Костомаров:

«Вера, что милостыня нищему есть достойное христианское дело и ведет к спасению, порождала толпы нищенствующих на Руси. Не одни калеки и старицы, но люди здоровые прикидывались калеками. Множество нищих ходило по миру под видом монахов и монахинь и странствующих богомольцев с иконами – просили как будто на сооружение храма, а на самом деле обманывали.

В больших городах на рынках каждое утро люди покупали хлеб, разрезали на куски и бросали толпе оборванных и босых нищих, которые таким образом выпрашивали себе дневное пропитание. Случалось, что эти самые нищие, напросивши кусков, засушивали их в печке и после продавали в качестве сухарей, а потом снова просили.

Множество злодеев в XVII веке крали детей, уродовали их, калечили руки и ноги, выкалывали глаза, и если переживали муку, то возили по селениям, чтобы возбуждать видом их страданий участие»^[5].

Пойти по кусочки

Но даже здоровый и честный работяга в наших широтах никогда не зарекался от сумы. «Какова земля, таков и хлеб, а коли ничего не уродит, так никто и не наградит», – сетовал русский пахарь, без устали гнувший спину на скудных нивах Нечерноземья.

Как уже сказано было выше, проблема худородных почв усугублялась ограниченным сезоном полевых работ. Для сравнения – в центральных губерниях России тёплая пора для земледелия длилась с начала мая до начала октября. В то время как в Западной Европе сельскохозяйственная активность на земле застывала только на декабрь и январь:

«Для Западной Европы природа была мать, для Восточной – мачеха», – обобщал историк Сергей Соловьёв^[6].

В таких суровых условиях наш бедный хлебороб частенько упирался в тупик: рано или поздно ему предстояло решать непростую задачу – «дотянуть до нови», то есть дожить до урожая. Нужно было не только прокормить семью, а русская крестьянка в среднем рожала 7–9 детей, да ещё и самому не умереть с голоду и сохранить силы для изнурительной летней страды.

В лихой недородный год съестные припасы в деревнях Нечерноземья могли закончиться уже к декабрьскому празднику Николы Зимнего, а то и раньше. В некоторых губерниях доедать последние крохи на Рождество было обычным делом.

Деньги в крестьянском обиходе водились не Бог весть какие, исключение составляли поселяне, зарабатывающие промыслами, ремёслами и торговлей. У большинства землепашцев, если и копились какие-то гроши, то для покупки муки или хлеба большому семейству хватало их ненадолго. Что большаку оставалось делать? Учёный и публицист Александр Энгельгардт, живущий в своём имении на Смоленщине в 1870-х годах, писал:

«В нашей губернии и в урожайные годы у редкого крестьянина хватает своего хлеба до нови; почти каждому приходится прикупать хлеб, а кому купить не на что, то посылают детей, стариков, старух в ‟кусочки”, побираться по миру.

В нынешнем же году у нас полнейший неурожай на всё… Плохо, – так плохо, что хуже быть не может. Дети еще до Кузьмы-Демьяна (1 ноября) пошли в кусочки.

Подают кусочки в каждом крестьянском дворе, где есть хлеб – пока у крестьянина есть свой или покупной хлеб, он до последней ковриги подаёт»^[7].

Для «профессиональных» нищих сбор подаяний был образом жизни и своеобразным ремеслом. А побирающиеся кусочками уходили с сумой от временной нужды, когда кончались и деньги, и припасы, а работы не было.

Побирающиеся кусочками уходили с сумой от временной нужды, когда кончались и деньги, и припасы, а работы не было

«Совестно молодому парню или девке, а делать нечего, – надевает суму и идет в мир побираться. Есть нечего дома, – понимаете ли вы это? Сегодня съели последнюю ковригу, от которой вчера подавали кусочки побирающимся, съели и пошли в мир. Хлеба нет, работы нет, каждый и рад бы работать, просто из-за хлеба работать, рад бы, да нет работы. Понимаете – нет работы… Предложите ему работу, и он тотчас же возьмется за неё и не будет более ходить по кусочкам»^[8], – сокрушался в своих «Письмах из деревни» Александр Энгельгардт, изучавший быт русского крестьянства.

Дети чаще всего побирались по окрестным сёлам, возвращаясь на ночь домой. Старики и бабы могли уйти на несколько дней или неделю, а мужики, бывало, уезжали на подводах или шли пешком в соседние губернии, где побирались по целому месяцу. Простой люд делился крохами охотно, потому что каждый крестьянин знал, что не ровен час – сам также пойдёт в кусочки. Вот и не отказывали.

В сытых домах можно было рассчитывать на яйца, муку и овощи. Но чаще всего подавали в буквальном смысле «кусочки» – квадратные ломтики хлеба величиной от двух до пяти вершков (вершок равнялся верхней фаланге указательного пальца). При первой ночёвке в чужой избе собранные кусочки обязательно сушили в печи. Сполна набрав таких сухарей, ходоки возвращались восвояси, и семья кормилась ими, сколько могла. Когда кусочки заканчивались, приходилось опять идти с протянутой рукой, и так перемогались до лучших времён…

Уроки смирения

В любом случае «с сумой ходить – не хороводы водить», но одно дело, когда шли по кусочки старик, женщина или ребёнок. Совсем другой расклад, когда нужда выдвигала на сей путь сильного и здорового главу семейства, которому милее работать до седьмого пота, чем идти по миру побираться. Вот и приходилось русскому мужику, привыкшему к частым недородам, бескормице, кабальному тяглу да тяжкому труду на скудных почвах, смирять свой крутой нрав ещё и позорным для себя ярмом нищеброда с котомкой.

Бывало, спесивый большак даже суму с собой не брал, чтобы хотя бы внешне сохранить достоинство. Превозмогая гордыню, стучался в чужую избу, как будто без особого дела заглянул, чтобы полюбопытствовать о пустяках, лясы поточить или погреться. А иногда и просто вставал на пороге, крестился на образа и шевелил губами, опустив голову: «Подайте Христа ради». В таких случаях, по свидетельству Энгельгардта, простые крестьяне в ответ выказывали удивительное чувство такта:

«Хозяйка, щадя его стыдливость, подает ему незаметно, как будто невзначай, или, если в обеденное время пришел, приглашает сесть за стол; в этом отношении мужик удивительно деликатен, потому что знает – может, и самому придётся идти в кусочки. От сумы да от тюрьмы не отказывайся»^[9].

Неслучайно Иван Тургенев, не понаслышке знавший крестьянскую долю, написал замечательную притчу под названием «Милостыня». В ней речь идёт о старике, который в молодости раздал всё своё богатство, а когда стал нищим, никак не мог унизиться до того, чтобы просить милостыню. «И горько ему было на сердце и стыдно». А однажды к нему обратился незнакомец:

«Так и ты теперь не гордись, бедняк, ступай, протягивай руку, доставь и ты другим добрым людям возможность показать на деле, что они добры».

Вот так, добром Христа ради, и выживал русский крестьянин на своей суровой земле.

«Были худые годы, думали, все с голоду помрём, – сетовала одна деревенская баба, – а вот не померли; даст Бог, и нынче не помрём. С голоду никто не умирает»^[10]…